Незадолго до этой поездки, точнее, дней за десять, по пути в тот самый город Зеро, мы заехали к нашим родственникам в деревню. Надо было лишь немного свернуть с трассы. Время позволяло, да и не видела я их уже лет тридцать. Я не была уверена, что найду их. Решила спрашивать у местных. Если и волновалась, то совсем чуть-чуть. Меня давно уже с ними ничего или почти ничего не связывало. Надо было просто отдать дань памяти моей умершей бабушке, матери отца. Она когда-то в детстве воспитывала меня, была очень доброй. Интересно рассказывала про послевоенные годы. Особенно про голод. Потому она так бережно ко всему съедобному относилась, экономила на чем могла. А могла она лучше всего экономить на себе. Она почему-то жалела меня больше остальных внуков. А потом через много лет даже с того света спасла мне жизнь. Это отдельная история, и все-таки я знаю, что это именно она сделала. А я не поехала даже на ее похороны. Считала нецелесообразным, потому что и так поехали мои родители и сестра. Зачем ехать целому табору? Я ее поминала, когда она сама во снах просила об этом. Потом в следующих снах она благодарила меня, кланяясь. Я бывала и на Том Свете, но  тоже во снах. Не знаю, как я туда попадала, но видела я многих знакомых умерших. Запомнила, что их жизнь там, если это можно назвать жизнью, ничем особенным не отличалась от жизни здесь. Только спокойней, что ли. И всегда меня оттуда выпроваживала какая-то незнакомая и очень красивая  женщина с длинными белыми волосами. Она не ругалась, но была строга. Когда мне предлагали поесть тамошние обитатели, она не разрешала и говорила, что мне еще рано. Также отнимала вещи, которые мне кто-нибудь давал с собой. Но в последнее время мне такие  сны не приходили и не они заставили меня заехать к ней, а просто было по пути.

            Как ни странно, их дом я нашла сразу. По каким-то слабо уловимым признакам. И меня узнали тоже сразу. В деревне приезд гостей, да еще из столицы, всегда целое событие. Откуда-то понасыпало детей, стариков, молодых беременных женщин. Они смотрели с интересом на нас, нашу машину, на то, как мы одеты, что привезли. Особенно их заинтересовала видеокамера. Конечно, они не темные люди, и телевизоры почти в каждом доме.  Автомобили, если не через двор, то через три-четыре дома точно имеются. И все же гости, да еще из местной столицы, это редкость.

            Домик у нашей тетки был маленький и ветхий. Бедность просвечивала через все углы. Но это был ее праздник, это к ней приехали, а не кому-нибудь! Она сразу узнала меня, чем удивила и меня и моего спутника. Мне всегда казалось, что внешность моя изменилась до неузнаваемости. Я думала, что мне долго придется объяснять родственникам, кто я, чья дочь. Что интересно, и соседи, которые знали меня в детстве, тоже сразу признали меня. Хорошо, что мы захватили по дороге много мелких подарков и хорошей еды и напитков. Я прикинула в уме и поняла, что хватит на всех. Тем более что мы совсем ненадолго, на час-другой.

            Моя тетя была старенькой и очень маленькой. Как когда-то моя бабушка. Муж ее не так давно умер. Она жила с младшим сыном, который приходился мне двоюродным братом. Я его видела, когда он был совсем малявкой. А сейчас он стал таким же маленьким, как его отец и мать. Только большие черные татарские глаза во все лицо. Он был пьяненьким и радостным. И похож на маленького инопланетянина, фотографию которого печатали во многих газетах.

            Нас торжественно провели в дом и усадили за стол. На столе ничего не было, кроме кипящего самовара, но и это обрадовало. Нам надоело пить без конца прохладительные напитки в дороге, так что чай очень даже был кстати. Кстати была и хорошая заварка, которую мы привезли с собой, и разнообразные деликатесы с рынка. В очередной раз спасло положение то, что мой любил покупать всего помногу. Он оптовик по характеру и не любит покупать понемногу. Так что получился пир на весь мир, да еще видеосъемка впридачу. Я пообещала, что вышлю при случае им фильм, а видеомагнитофон у кого-нибудь в деревне найдется. Мужа поразило то, как они естественно вели себя перед камерой. Мы давно уже поняли, что легче и благодарней всего снимать три вещи - природу, детей и животных. Они не позируют. Деревенские тоже не позировали и не жеманились. Они радовались, как дети, и потому снимать их было одно удовольствие.

            Я попросила мою тетку рассказать о бабушке, о себе и передать привет моим родителям. Она это сделала легко и красиво, тем более, что была фотогенична. Она чистила картошку, чтобы приготовить что-нибудь горячее под все эти закуски и рассказывала о том, как умер ее муж. Он не мучился, сказал, что сегодня вечером умрет, и умер. Уснул и не проснулся. Так умирают святые. Он прошел два года войны, потом концлагерь. После освобождения еще русский концлагерь. Говорил, что немцы его не били, а русские били. Через много лет он вернулся в деревню и стал пастухом. Как ни странно, работая всю жизнь пастухом и не будучи коммунистом, он получил звание Героя социалистического труда. Но и это ему ничего в материальном смысле так и не дало. Они как жили в жестокой нужде, так и не выбрались из нее до сих пор. Это было видно по всему. Эта нищета нахально кричала из всех углов, и ее ничем невозможно было прикрыть. Но в доме было чисто, и это немножко  спасало положение.  Сама тетка всю жизнь проработала дояркой, а теперь была на пенсии, чему очень радовалась. Зарплату не платили годами тем, кто работал, а пенсия приходила исправно. Так что она была в привилегированном положении. Ее сыну было на что выпить и закусить. А вот картошку на огороде посадить было некому. Это я заметила. И разозлилась на своего брата. На пьянку денег и сил хватает, а на святое дело нет. Он просто улыбался и виновато молчал. Потом все-таки попробовал оправдаться. Сказал, что не любит в земле ковыряться, ему бы технику, да в колхозе не дают. Потому что пьяница. Вот такой замкнутый круг.

            Соседи рассказали, что моя тетка теперь не колдует. Дело в том, что она всю жизнь была колдуньей, то есть знаменитой в этих краях целительницей и гадалкой. Гадала она просто - собирала камушки во дворе и подкидывала их с определенным вопросом. Камни падали на землю и отвечали на ее вопросы. И довольно точно. Денег она никогда не брала, считая это грехом. Продуктов тоже. А теперь она бросила колдовать, и после смерти мужа в ней открылся другой дар.

            Она стала лозоходцем. С помощью палочки она находила родники, расчищала их, обкладывала камушками. Потом вместе с сыном ставила скамеечки около родника. Это ей доставляло большое удовольствие в жизни. А когда сидела у вновь открытого родника, сочиняла стихи о любви и природе. Этот дар пришел следом за лозоходством. Ее стихи печатались в районной газете, и с большим удовольствием. Но на татарском языке, и потому мне трудно было понять их красоту. Так на старости лет она стала получать еще мизерные гонорары. К известности колдуньи прибавилась известность местной поэтессы и лозоходки.

            При всех этих ее преимуществах в доме не было даже маленького телевизора. Из техники только сломанный старенький проигрыватель. Еще бабушкины ковры, которые она ткала когда-то  на домашнем станке. Они были незатейливыми, с простыми узорами, но яркими. Такие узоры сейчас называют мандалами. Татары, как и все южные народы, любят яркие вещи. Я помню, как она сама готовила краски из подручных природных материалов прямо во дворе. Потом шерсть долго сохла, ее долго причесывали специальными щетками. Этого добра хватало, ведь дядя был пастухом. Кисловатый запах этой шерсти стоял во всем доме и даже во дворе.

            Вместе с многочисленными пакетами случайно был принесен в дом и пакет с моей вышивалкой. То есть со змеем. Кто-то из любопытных детей вытащил и разложил эту вышивку прямо на полу. И все стали молча смотреть. Тетка сказала, что это у меня от бабки, которая всегда красоты хотела. Все согласились с ее мнением. Я не смогла ответить на вопрос, что это я вышиваю. Тогда тетка прямо так и заявила: "Это Бог, не видите, что ли?" Я переспросила ее: "Аллах?". "По-нашему это Аллах. Ты с этим поосторожней. Алла - бисмилла, ля иляха ллаху, илля рахим..."- бормотала она свои молитвы. Видимо, она просила прощения за меня, глупую и неразумную. Бабушка тоже так и не научилась ни писать, ни читать по-русски, она читала, молилась и писала только по-арабски. На этом разговор и закончился. Я быстренько свернула материал и сложила его в пакет.

            Пока варилась картошка, мы с братом решили сходить на местное кладбище.  Оно находилось совсем рядом, метров через сто. Это обычное мусульманское кладбище. Брат долго не мог найти точное расположение бабушкиной могилки, так как был пьян. Но она все-таки нашлась, и я попросила мужа и брата немного отойти в сторону и подождать меня. Надо было поговорить в одиночестве. Теплый ветерок внезапно дунул на лицо, и я поняла, что говорить можно. Я не знала, что именно сказать. Столько лет я с ней мысленно разговаривала, а тут растерялась. И решила просто помолчать. Лишняя болтовня мешала чему-то более важному. Приложив руки к сердцу, я попрощалась с ней и ушла.

            Хорошо запомнилось то, что брат забыл закрыть кладбищенские  ворота. А мы торопились. Но тогда пронеслось в голове, что это плохая примета. Я сказала брату, чтобы он вернулся, а он махнул рукой и не захотел. Почему я сама это не сделала? Потому что меня впереди ждала дальняя дорога и не в казенный дом.  Времени оставалось совсем немного. Нам еще было далеко ехать, и мы засобирались. Тетка не возражала и приглашала приехать еще. Все как положено. Мы ей оставили все продукты и напитки, немного денег. Она радостно сказала, что ей сегодня день рождения, что ей снился сон про хороший подарок. Она тоже верила в сны. Я не знала про день рождения, но тогда показалось, что все получилось очень удачно. Мы поехали домой. За все это время прошло всего два часа.

            Мы долго молчали после отъезда. Я специально ничего не рассказывала  о своих корнях перед приездом в деревню. О том, какие они и как бедно живут. Подумала, что пусть сам все увидит. Он был ошеломлен, и, может быть, потому и  молчал. "Ну что, посмотрел на другую сторону жизни? Увидел, откуда я родом?" - злые мысли проносились в моей головушке. Я не стеснялась нищеты и считала, что я уже вырвалась из этого болота. И никогда туда не вернусь. Но вдруг поняла, что не вырвалась, а просто сижу на сухой кочке. И очень ошибаюсь, думая,  что живу совсем в другом мире. "Болото то же самое, если это болото. Мы все часть целого. И никто не сможет отгородиться ни от вонючих бомжей, ни от проституток, ни от наркотиков, ни от войны, которая где-то там. Где-то там, но до нее всего лишь час на простом самолете. Зато никто из богатеньких и чистеньких не ищет родники и не обкладывает их красивыми камушками. И скамеечки не ставит для незнакомых путников", - так я тогда отбрасывала колючки своей души. Эта тирада была направлена всем, кто живет благополучно и не хочет знать, как там живется самым простым. Тем, кто заплатил за их благополучие.

            А я сама  была все еще на нейтральной полосе, но придумала великолепную защиту - не вмешиваться в чужую жизнь. Пусть все идет как идет. Всем не поможешь. Это Христос мог семью хлебами накормить всех голодных. Ему Небо помогало. А люди все равно не поняли и забросали Его камнями. За то, что Он не такой, как все, за то, что может помочь. За то, что Может. Хочешь быть как Бог, повиси на кресте. И пусть в тебя кидают камнями и ненавидят, а ты продолжай любить их и прощать. И поэтому мы твердо знали, что мы по природе своей души не миссионеры. Не стоило и кривляться. Давно установили для себя, что жизнь это большая разведка, а в разведку надо ходить по одному. В крайнем случае, небольшими группами с давно проверенными людьми. Чтобы не подвести кого-то в случае провала. Это была весьма удобная позиция.

            А через три дня мы узнали, что мой двоюродный братишка повесился. В сарае. Сам к тому времени уже протрезвел, но перед этим последним актом напоил на наши деньги своих друзей. За тем же самым столом, который мы им заставили деликатесами. В тот же самый вечер. А перед смертью говорил, что он ничего не смог сделать хорошего, зря прожил жизнь, что ему тридцать лет, а он даже не смог завести семью. И ничего у него нет и не будет. На его разговоры мало кто обращал внимание. Ни у кого не заболело сердце или то, что называется душой. Что они могли бы ответить ему, они сами были такими же. Нужда и беззарплатье девяностых годов многих российских мужиков поставила на колени. Опустила. Только большинство так и не поняло, что их опустили, и потому смогли жить дальше. А он понял и так жить не смог. Бороться тоже.

            Они веселились, а он тихо ушел и не вернулся. Они поздно спохватились. А может быть, в самый раз. Что он думал, над чем смеялся или плакал, не знает никто. Видели это только стайка баранов да несколько кур на насесте. Они и стали последними свидетелями. Так что не сбылись желания моей тетки. Она сказала когда-то, что не умрет до тех пор, пока ее младшенький не женится и не родит внуков.  А может, она и умерла, просто ходит, как живая.

            На похороны брата я не поехала, потому что не люблю такие ритуалы. Ну, ушел человек и ушел. Значит так надо. Даже картошку не посадил. Они похоронили его рядом с бабушкой. Там много наших близких и дальних родственников. Почему-то по линии отца в нашем роду многие кончали жизнь самоубийством. И все же их хоронили на кладбище, а не вне его, не по христианским обычаям, что ли.  Видела я одну-единственную могилу вне кладбища. Позже я спросила отца, кто это. Он очень просто ответил, что это плохой был человек, слишком партийный. Вот так. При жизни деревня спокойно терпела его выходки и командирские замашки. Он умер, а его не похоронили, как положено. И семья не возражала. Деревенский суд скор и жесток.

            И все же что-то терзало меня все сильнее в последние дни.                 

Не мы ли стали последней каплей, которая переполнила чашу его бесконечного терпения? Ну, конечно, приехали такие крутые, довольные жизнью, с дорогими подарками и видеокамерой. Залетели птички залетные из дальних стран. А им до этой страны не долететь, не доползти. Ни ног, ни крыльев, одни хвосты. То есть долги, которые они за нас выплачивают. И не вырваться из этой нищеты. Неужели непонятно? Но почему он не попросил нас, чтобы мы взяли его с собой? Места же много было в машине. Нет. Не смог. Мы не те люди, которых можно попросить о чем-то. Мы должны были сами предложить, да еще уговаривать. Но куда там. Мы же не вмешиваемся ни в чью жизнь. Со своей бы разобраться.

            Тогда, после отъезда от родственников, я осторожно спросила, почему мы не оставили им побольше денег. Ведь у нас есть такая возможность. Ветер жестко ответил, что они эти деньги просто пропьют. А добрым дяденькой ему никогда не хотелось выглядеть. Тут глобально помогать надо, а не жалкими подачками на зависть соседям. "И вообще, молчи до Стерлитамака". А до Стерлитамака было еще двести километров. Так и вошла в нашу жизнь поговорка. Если я мешала ему думать или болтала лишнего, он мне так и говорил: "Помолчи до Стерлитамака!". Даже если мы были дома или совсем в других краях,  далеких от этого городка.

           

            Чтобы хоть как-то заглушить чувство вечной вины, я включила плэйер на полную мощь. Там пела Настя Полева. Что-то о стратосферных взрывах. Легче не стало, скорее, наоборот. Пришел новый вопрос: почему я не люблю ходить на похороны и почему я равнодушна к умершим? Я ни разу не заплакала, как все приличные люди, ни на одних похоронах, хотя умирали не только далекие родственники. Неужели я так жестокосердна? И память опять показала мне картинку из глубокого детства.

Далее