Колокол бьет языком, словно висельник,

                                                                                  Эй, собирайся-ка, голь перекатная!

                                                                                  А у бояр и боярынек весел лик,

                                                                                  Будет сегодня потеха им знатная!

                                                                      

                                                                                   (Стихи Владимира Колесникова)

 

            Я не подаю нищим. Ни на паперти, ни в переходах, где их развелось в последнее время особенно много. Не могу точно объяснить причины этому, но твердо знаю, что я не жадный человек. Мне всегда кажется, что я их унижу еще больше, подав им. Конечно, я видела дерущихся и матерящихся нищих старух, смотрела и передачи по телевидению, где их разоблачали журналисты, но не в этом дело.

            Однажды я услышала волшебную музыку, летящую из подземного перехода в центре города. Кто-то мастерски играл на баяне известную русскую песню. Я пошла на эти звуки, как под гипнозом. Увидела нищего инвалида без ног и с баяном в руках. Его глаза были прикрыты, так он сам слушал звуки своего баяна. Они слились, как сливаются любящие друг друга люди. Песня закончилась, и он открыл глаза. Они были такими ярко-синими и смеющимися! Этот нищий так посмотрел на меня, что я смутилась и положила всю наличку, какая была у меня в кармане. Он не удивился, лишь коротко  и очень достойно поблагодарил меня кивком  своей курчавой  и очень седой головы. Шапка лежала перед ним, как и положено. И снова заиграл. У меня снова перехватило дух, но не хватало сил слушать это дальше, такие сильные эмоции он пробудил во мне. Я ушла.

            Но снова пришла туда через день. Больше я не могла выдержать. Он снова сидел на своем месте и играл свою прекрасную музыку. Он узнал меня, может быть потому, что так много никто не  подает. Или сумел понять, что я не подала, а заплатила за музыку, за мастерство. Чтобы скрыть свое стеснение, я делала вид, что рассматриваю товар, который разложили местные бабки. Бабки на таких торговых точках выглядят монументально. Мне казалось, что так было и будет всегда, какие бы не пришли времена и власти. С ними невозможно справиться, как с тараканами. Они слишком живучи.

            Интересно, а ведь тараканы, по мнению ученых, были первыми хозяевами планеты. Люди пришли позже. И даже после ядерных взрывов останутся только тараканы. Тогда на кого мы все, спрашивается, работаем, чего тужимся-то? На тараканов, что ли? В смысле ядерных гонок. Кто же хозяин планеты? Таракан? Кто-то может сказать, что не имеет никакого отношения к ядерному оружию, но это не так. Мы все на войну работаем, хотя бы потому, что платим налоги и не кричим от ужаса, что можем погибнуть. Не мы, так наши дети.

            Может быть, поэтому я так не любила этих бабок на точках и вообще старость? Мне казалось тогда, что я умру, все мои друзья умрут, а они, эти монументы местные, так и будут стоять тут. Старость казалась мне более вечной, чем все на свете. Чем любовь, молодость, зеленая листва и юное небо. Но ведь дядя Миша очень старый старик. Тогда почему он мне  так понравился? За музыку, что ли? За глаза синие-синие? За то, что веселый был? Он ведь этих самых старушек еще обнять успевал со словами: " Ах, вы мои толстухи распрекрасные!" А они ворчали, что он им своей музыкой только покупателей отбивает. И ждали, чтобы он исчез куда-нибудь, чтобы дальше торговать стаканами с бездельем. 

            Потом мы с ним познакомились ближе, и бабки не раз могли наблюдать сцену, в которой молодая и хорошо одетая женщина сидела рядом с этим нищим и беседы вела. Недолго, конечно, и прощались как молодые влюбленные. Только что ручки друг другу не целовали.

            Девятого мая того же года я, как всегда по выходным, заглянула к нему " на огонек". И обомлела. На его месте сидел... Да, это был снова он, мой любимый старик! Только вместо старенькой фуфайки на нем был бостоновый пиджак темно-синего цвета, а на груди много-много медалей да орденов. И был он важным в этот день, и песни пел не про любовь, а про войну. Так пел, что люди останавливались и слушали подолгу, а бабки вытирали глаза платочками.

            Мы никогда не были на войне, но благодаря песням что-то проникало в души наши. И пусть совсем чуток, но стало понятно про бабок этих и про стариков, которых уже давно никто не уважал по-настоящему. Чаще гестаповцами стали обзывать. Дядя Миша никогда не хвалился своими наградами, я даже не знала, что он участвовал во Второй мировой. Не подумала как-то об этом. В день Победы он рассказал мне, что был разведчиком и подорвался на мине на подступах к Берлину. Ноги оторвало, голову контузило, но он выжил. Говорит, что ему очень повезло, Бог уберег. А то, что он здесь сидит, так такую он сам себе судьбу выбрал, нравится ему среди людей быть и музыку играть.  "Да и не за колбасу я воевал, дочка, не за подачки ихние в день Победы". А из дома он сам ушел, но почему, вспоминать об этом не хочет. Из какого города, тоже не сказал.

            Долго ли коротко ли, но наступила осень. Я заходила к нему, когда было время. Он узнавал меня издалека и радовался. Я попросила у него разрешения принести ему теплые вещи, ведь вот-вот снег выпадет. Он охотно согласился. Я пришла туда через неделю, с тремя пакетами теплых вещей. Но музыки не было слышно. Я растерялась немного и потому спросила у бабок, где он. Они не знали. Тогда подошла к "милицейскому стакану", который находился тут же на остановке. Там сказали, что этой ночью дядя Миша замерз и умер, его увезли куда положено.

            Кругом шумел местный базар, а я словно оглохла от этого известия. Я никогда не плачу ни на чьих похоронах, а тут взвыла как собака. От бессилия уселась на свои никчемные пакеты и горько заплакала, не стесняясь прохожих. Бабки были ошеломлены: "И чего это она так по нему убивается, ведь не родня же?  Совсем с ума сошла баба". Мне было все равно. Они не понимали, что он мне больше, чем родня, и с его уходом в области сердца образовалась огромная дырка, а ее можно было залить только горючими слезами. Так сильно и горько я не плакала даже в детстве. Я жалела себя, свою горькую судьбинушку. Я не знала, как мне жить дальше без этого синеглазого старика. Без его музыки. Никто больше не сможет так сыграть на простом баяне, никто.

            Тут кто-то тронул меня за рукав куртки, и я оглянулась. Около меня стоял знакомый капиталист с острова Сицилия. С этим иностранцем я была знакома уже два года, но здесь я никак не ожидала его увидеть. Он работал в нашем городе, под его руководством строили какой-то важный химический цех, но они жили в своей резервации, а на этой остановке он ну никак не мог появиться. Как черт из шкатулки выпрыгнул! На ломаном английском он расспрашивал меня, почему я так горько плачу. Он здесь случайно, но мои громкие подвывания привлекли его внимание. И он был крайне удивлен, что это его знакомая. Вот и подошел, может, помощь какая нужна? Я также на английском, все еще сквозь слезы, рассказала ему про дядю Мишу, что принесла ему теплые вещи, а он не дождался и замерз. Насмерть. Когда этот иностранец узнал, что дядя Миша мне никто, просто местный нищий, то начал отчаянно вертеть трубку в руках. Из трубки посыпался пепел, прямо на его дорогую куртку. Он стал отряхиваться и ругаться. Что-то говорить про загадочных и немного чокнутых русских женщин. Конечно, он привык видеть меня в совершенно другом свете, а тут такое. Это не умещалось в его иностранной голове и потому закоротило. Всю эту сцену наблюдало множество людей. Со стороны это смотрелось, конечно, странно. Иностранец, по всему видать богатый, раз на такой машине приехал. Трубку, вон, и то не по-нашински курит. И какая-то женщина с растрепанными волосами плачет и объясняет ему что-то на английском. Потом это иностранец забирает ее в свою роскошную машину и увозит куда-то.

            Он отвез меня домой, и я стала жить дальше. Но через полгода в очень жаркий выходной со мной приключилась немного странная история. Я шла по этому переходу и вдруг услышала знакомый голос:

            - Тебе хорошо! Ты вон какая красивая да богатая! По всему видать. А я не ел ничего со вчерашнего дня!

            Я не успела подумать, что этот голос обращается ко мне, но невольно оглянулась. На лесенке перехода, прямо на дяде Мишином месте сидел нищий. Старая шапка лежала перед ним, как и положено. Он - смеялся. Вернее не он, а его очень синие глаза. Еще и голос, как у дяди Миши. Только нахальнее, что ли. Не было у него баяна, но была относительная молодость и здоровые ноги в придачу.

            - Так ведь пропьешь, не отходя от  кассы! - ответила я весело, но почему-то не ушла.

            - Конечно, пропью!  Но за твою удачу выпью обязательно. Не скупись, девонька, подай голодному. А я тебе удачи пожелаю.

            Мне очень была нужна маленькая удача. Дело в том, что я устала, очень устала. Я работала на трех работах, своды концы с концами. А они были как будто в холодной воде, и потому руки болели. А Малыш, мой тогдашний спутник, ну никак не мог устроиться на хорошо оплачиваемую работу. Мне казалось, что это решение многих проблем. Я только и думала об этом в последнее время, а вопрос на счет его трудоустройства никак не решался. Повис в воздухе. И тогда я вынула из кармана все, что у меня там было, немного, конечно, но почти последнее на ближайшее время, и мы с этим веселым нищим ударили по рукам.

            - Ладно, черт с тобой! Ты и мертвого уговоришь. Ты мне удачу, а я тебе - все, что есть сейчас в кармане.

            Бабки смотрели на этот странный сговор и крутили пальцем у виска. Мне стало весело и легко. Я ушла, а через полчаса у нас дома зазвонил телефон. Мне сообщили, что вопрос с устройством моего мужа на работу решен положительно и так далее...

            Больше этого веселого нищего я не видала ни разу, сколько не ходила к переходу

и не всматривалась в лица. Потом поняла, что это дядя Миша послал мне свой последний привет с Того Света. Уж больно сильно я его любила. В ушах до сих пор слышится его последняя песня про войну:

                                    Давно мы дома не были,

                                    Растет родная ель,

                                   Как будто в сказке-небыли

                                   За тридевять земель...

 

            Ты попал к себе Домой, дядя Миша?

 

            - Эх, укрыть бы всех таких одним большим теплым одеялком, да накормить...

            - Ты это о чем?

            - Ты ехай-ехай. Это я так. О своем, о бабьем. Темнеет уже. До города много еще осталось?

            - Часа два, а может меньше... Ты уже спать, наверное, хочешь? Целый день на ногах.

            - ага, на ногах… на чем угодно, только не на ногах. И вообще, хватит надо мной смеяться, что я много сплю. Я во сне не сплю, как нормальные люди, а совсем наоборот -  просыпаюсь. Мне там интереснее, чем наяву. Но это когда я дома, а на дороге, то  лучше не спать. И так много интересного происходит.      

            - А вот чтоб ты не уснул, я тебе историю в стиле твоего любимого Андрея Бильжо расскажу. Я его терпеть не могу, сам знаешь, потому что он какой-то поручик Ржевский, только телевизионный. Вот слушай. Однажды Петрович нес яйцо. Хотел  поджарить его, но по дороге к плите нечаянно разбил. Наклонился над разбитым яйцом  Петрович, стал смотреть. По лбу стукнул себя Петрович, "Эврика!" -  крикнул, -  а ведь я разгадал секрет Вселенной! Вот это Солнце, это Млечный путь, а звезд не видно пока, потому что день на дворе". С тех пор Петрович с яйцами осторожен, потому что он главный секрет узнал.

           

            Ветер  посмотрел на меня внимательно и сказал: «Вот гляжу я на тебя и думаю: может, ты дура, а?».

Я с готовностью ответила: «Не-а! Я, когда сериалы смотрю, почти все понимаю!».

- Почти все да не все, видать. Такую историю с яйцами только глупая баба могла придумать. Бильжо бы это и в голову не пришло, он же мужик и про мужиков все понимает.

            - Ой, да ладно тебе, старый ты ворчун. Музыку включи, а то мне скучно. Я и  думать-то не умею, сам знаешь, да и не положено мне, как чукотской жене. Мне что? Греби да греби себе, это тебе думать надо. Пробовала я это, у меня от этого голова болит, и мозги набекрень становятся...

 

            Ветер протянул руку и включил автомагнитолу. Из этого железного ящичка сразу полились звуки знаменитой еврейской песни «Хава нагила». Я снова погрузилась в свои мысли.

Далее