Малыш. Часть 2

            Я шла белить потолок, которое называла домашним небом, и, куда деваться? - жить дальше. Я знала одно: мне нужно дожить до сорока одного года. В далеком сне один дедок обещал, что если я выполню все условия и выдержу, то ко мне придет Любовь. Но в сорок один год. Тогда я и не мечтала дожить до таких преклонных лет, а сейчас оставалось совсем немного. Но вера в чудеса таяла с приближением этой даты. Сны это сны. С "помощью" Малыша я перестала верить в необычное. Мои мечты пылились, большинство из них умирало, потому что некому было их исполнить. Жизнь не казалась мне больше огромным и зеленым лугом, по которому ходили женщины-иконы. Так я повторяла и искажала слова Исаака Бабеля. Как все люди на Земле, я дышала звездной пылью, вдыхала запах неба, но так же как все, не понимала - зачем? Не любила дом, в котором жила, хотя сделала для него очень много. Не любила, потому что он не был звездным домом, а другого мне было не надо. Не любила и себя. Понимала, это не я, а что-то очень искаженное и совсем не то, не то, не то! И вряд ли это было гордыней, хотя я мучилась от несоответствия.

            Раньше я недоумевала, почему человеку приходится так много есть, даже сказку придумала про таблетки, чтобы энергию человеку без всяких обжорств давали. А сама теперь стала обжорой, и с раннего утра думала, чего бы мне поесть. Забыла, как мне было противно, что такой маленький Малыш ест сразу за троих здоровых мужиков, и  при этом не толстеет.  Сама учила его ничего не бояться - стала боязливой и не любила даже вечерами на улицу выходить.

            Боялась! Как боятся все примерные граждане нашей необъятной. Стала такой же, как все. Даже хуже. Потому что не ухаживала за волосами, не хотела ничего из новой одежды. Потеряла аппетит. Желания надо иногда подкармливать, а у меня они исчезли постепенно. Я этого не заметила за своими вышивалками. Они стали своеобразной "дыркой в заборе", через которую я уходила в неведомый мир. Там мне было хорошо и счастливо. Как во снах. Это был своеобразный наркотик, но тогда я этого не хотела понимать.

            Итак, в сорок лет я надорвалась, "поднимая" этого маленького человечка. Меня поднять было некому. Да и зачем, если все и так хорошо? А то, что аппетита к жизни нет, так это я с жиру бесилась. Так мне смог объяснить мой фиктивный муж. И я ему поверила. Или сделала вид.

            Помог случай. Мне позвонила моя старинная подруга. " Ну, как там твой геронтофил поживает?" - участливо спросила она и предложила просто прогуляться по улицам. Красивые женщины всегда немножко стервы. Я еще чувство юмора не совсем потеряла и рассмеялась. Этот смех дал мне силы пойти и погулять с ней. Единственное наше различие с этой подругой в том, что она способна самому лучшему человеку объяснить и доказать, что он ничтожество или просто дерьмо. И ей почему-то верили. У меня все было наоборот: я могла доказать последнему замухрышке и даже сделать его принцем из сказки. Те, кто не замечал раньше этого человека, сразу начинали им интересоваться и даже находить в нем прекрасные и неповторимые черты. Рекламу, что ли, им делала хорошую? Мне тоже верили, но труднее. Эта подруга даже сказала мне шутя, что мне нужно объявление дать в газету: "если кто-то хочет повысить свой рейтинг, сделать быструю карьеру или обрести славу - обращайтесь по такому-то адресу". Так уж действительно получалось, что те, на кого я обращала свое внимание, мгновенно выстреливали вверх по жизненной лестнице. А во всем остальном мы с ней были похожи, даже внешне.

            По дороге мы случайно встретили нашего старенького профессора по психологии. Когда-то он учил нас в институте. Самое странное, что он узнал меня. Теперь он стал вести курсы по практической психологии. Это удовольствие стоило очень дорого, но желающих было достаточно. Эта профессия становилась модной. Он еще не забыл, что когда-то я была самой сильной из его студенток и подавала большие надежды, даже в газетах статьи по психологии печатала. Потому усиленно приглашал поучиться. На меня пахнуло чем-то неведомым и радостным. Я не забыла еще этот тихий голос судьбы, ее мягкую поступь ни с чем невозможно перепутать. Отказываться было нельзя, потому что моя судьба далеко не дура, и я это знала твердо.  

            Деньги на обучение найти надо, но у нас они были. И я их выпросила. Пообещала вернуть больше в несколько раз через год-два. Чем-то клялась, была очень убедительна. Малыш не знал, что это решение учиться я приняла за шесть секунд, а остальное было делом техники. А мастерство убеждать я еще не пропила. Дочь была права, когда заявила однажды, что я могу любую идею поднять до небес, но эту же идею могу зарыть в землю. В обоих случаях я буду очень убедительна, и мне поверят. Более того, что я еще не забыла, как тащила Малыша три года, пока он себя "искал". Он, похоже, об этом старался не вспоминать, и потому был снисходителен и казался себе щедрым. Я ему в этом не мешала.

            И вот, на курсы пришла тетка, которая разменяла уже пятый десяток. Но тетка умная, это по всему видать, хотя молчаливая больше, даже угрюмая какая-то. Эта тетка лучше всех отвечала на семинарах, быстро соображала и через месяц стала абсолютным лидером. И совсем не потому, что была старше всех, были там и повзрослее люди. А потому, что была по природе своей белой львицей. По тотему тоже. Там были такие умники, которые мне про эти самые тотемы объяснили, хотя в программе обучения этого не было. Эти умники не знали, что этой детской болезнью я давно уже переболела. Было жаль, что я не мышка. Мышкам легче жить, вернее, выживать. И вообще, почему к ним так относятся? Ведь если гора родила мышь, значит мышь - дочь горы. Тогда почему она тоже не может родить гору?

            На курсах было множество красивых и умненьких девочек, совсем юного и неюного возраста. Некоторые из них сразу прозвали меня Маргаритой. Они ошибались, потому что я себя таковой вообще не чувствовала, а скорее, хоть плохоньким, да  мастером. Мальчики от двадцати до пятидесяти тоже имелись. Только мне это было все равно. Меня сам процесс учебы заинтересовал. Мой мозг требовал много новой информации и получал ее вдосталь. От такого сильного напряжения через две или три недели после начала обучения я свалилась в горячечном бреду.

            Дело в том, что раз в несколько лет с моим организмом происходят странные события. Сначала меня пронизывает холод. Внутри меня все леденеет и застывает. Такой космический лед. Это перенести не трудно, просто неприятно. Температура тела понижается, но это не слишком заметно на обычном градуснике. Это первый звоночек, и я обычно успеваю принять лежачее положение. Затем все это внутри меня начинает таять, и температура быстро повышается. Потом приходит фаза высокого огня. На этом огне я жарюсь по два-три дня. Это не обычная простуда, потому что после такой "поджарки" у меня появляются огромные силы. Так я вступаю в новую фазу жизни. Как будто старое тело умирает, и рождается новое. Все это происходит не по моей воле и не через равные промежутки времени. Мне остается только предупредить окружающих, чтобы не испугались и не вызывали "скорую". Скорая помощь может  только испортить этот процесс, а после уколов мне придется долго и мучительно болеть. Так уже было однажды, и потому приходилось подстраховываться, упреждая тех, кто находился рядом. В такие дни я не могу ничего есть, только пить, когда в сознании. Мне совсем не больно от этого огня, даже приятно. Этот огонь как катарсис, он сжигает весь хлам моего организма и ненужные душевные переживания.    

            Вот так я прошла через живой огонь и через неделю вернулась в строй будущих психологов. Но совсем другим человеком. Из старой тетки я превратилась в молодую женщину, у которой в глазах была свобода. За эту неделю я скинула много килограммов и оделась в другие одежды. Эту внезапную перемену заметили все. Кто мог догадаться или хотя бы предположить, что во время бессознательного состояния я встретилась с самим Христом? Он пришел к изголовью моей постели в последнюю ночь моего выгорания и поцеловал меня в уста. Было такое ощущение, что я напилась чего-то прекрасного из Его уст. Его не узнать невозможно, перепутать с кем-то тоже. В сердце после Его поцелуя образовался трехлепестковый огонь в виде очень маленького цветочка. Этот цветочек  - дар Божий. Многие ждут его всю жизнь, но так и не дожидаются. Или путают одно с другим.

         Никто из нас еще не догадывался, что на самом деле мы пришли не учиться на психологов, а решать свои собственные проблемы. Позже я заметила, что название дипломных работ очень влияет на дальнейшую жизнь. Что большинство из нас никогда не будет заниматься этим профессионально, то есть с помощью психологии корректировать судьбы людей. Многие додумаются все-таки, но позже, что это нельзя, в душу к человеку лезть с грубыми, хоть и научными инструментами, потому что человек сам все должен делать. Старенький и мудрый профессор все это знал и вел нас по лабиринтам наших заблудших душ. Он структурировал хаос, который образовался в нашем мировосприятии, и был очень осторожен, как будто причесывал наши мысли, которые были спутаны в ужасный колтун.  Он учил нас не размышлять, а мыслить последовательно. Не рассуждать, а знать  и изучать то, о чем судишь. 

            В нашей группе появился новый человек. Мне сообщили, что он задержался в Москве по каким-то делам и потому опоздал к началу занятий. Был в армии, потом закончил московский, какой-то очень технический вуз. Что-то там связанное с микро- или макроэлектроникой. В нашем городе он не жил уже много лет, только приезжал изредка, и вот вернулся к матери. Этот нахал сидел на моем месте, и потому сразу мне не понравился. Пришлось его турнуть. Он оказался необидчивым и подарил мне огромное яблоко. Обычно я все вкусненькое отношу своей дочери, но почему-то в этом случае я решила съесть его сама. "Лишь бы не яблоко раздора", - пошутила я.  Более вкусного яблока я не ела в своей жизни никогда.

            На следующий день мы встретились случайно на выставке Рериха-старшего. Там что-то случилось среди рериховских картин, и мы увидели друг друга, тогда и поняли, что нам нельзя расставаться. Позже мы придумали, что это Рерих-старший нас венчал. Прямо на выставке. С того дня мы с ним не расставались ни на один день. С нами произошли чудеса, какие происходят со всеми, кто когда-нибудь любил. Причем взаимно. Мы бегали под небесами и ничего не боялись, даже каких-то там знаменитых комет. Они так страшно гудели на небе, их было хорошо видно, а мы все равно не думали о плохих приметах и верили в лучшее. "Эй, хвостатая красавица! - кричали мы ей, - идем, поцалуемся! На лужок, на лужок, приходи ко мне, дружок, обниматься, целоваться, аль не хочется ужо?" Такие мы ей пели песни.  Потом он открыл мне Восток и забрал в свое царство-государство. С додатком и  без всяких условий. Самое странное, что мы жили совсем рядом, возможно, даже встречались.

            А Малыш сначала растерялся, и даже ненавидел меня поначалу. В сердцах он обзывал меня халдой неблагодарной,  переходящим красным знаменем и самоубийством грозил. И куда только подевалась его аристократическая вежливость? Пришлось выдержать и это. Позже он нанес еще один, но последний удар. Как будто хвостом ударил. В последний мой приход туда я была не одна, а с новым другом, и Малыш сказал ему очень спокойно: " А ты знаешь, что она ненормальная? Когда болела в последний раз,  какого-то братушку Ордена на помощь звала и плакала горько при этом. Я проверял, у нее нет таких братьев, даже троюродных. Есть младший брат Марс, есть два двоюродных брата–близнеца, а такого нет. Вот ты сам подумай, нормальные люди каких птичек кормят? Голубей там, синичек, ну, воробьев в конце концов. А эта – ворон. Ужас какой-то! Она не только с предметами неживыми разговаривает, но и с воронами начала разговаривать, имена им какие-то странные дала. Сама их боится, а сама разговаривает. Дочь ее - туда же. Попугай умер, а они хором, что он за них умер. Ну, не дуры, а? Ох, и намучаешься ты с ними! А еще часов очень боялась, зеленых. Она кричала тогда, что это опасно, такие часы носить и все сорвать их пыталась. Во сне кричала, что людям нельзя спать, а сама дрыхла целыми днями. Потом, правда, ничего не говорила. Понимала, что бредила в горячке. Даже сама смеялась. Но сам подумай, все это не просто так. Часы, между прочим, я ей подарил. Они и сейчас на ее руке, они дорогие, японские". Мой новый друг, тогда еще всего лишь друг, снял с моей руки эти часы и отдал ему. Ничего не сказал, только взял за руку твердо и увел. Навсегда.

               "Как будто сказка кончилась...", - все-таки сказал Малыш после официального развода. "Ничего, свою сочинишь, даже лучше моей". Обещание его матери я выполнила. Он стал сильным и уверенным, его рейтинг среди женщин заметно вырос. У него теперь своя отличная квартира в центре города и даже машина. Я все-таки сумела заставить его сдать на права, хотя ранее он боялся ездить даже на велосипеде. Кроме всего прочего, я ему все равно была благодарна за многое. Он все-таки вытащил нас с Дунькой в походы и на сплавы. Пару-тройку раз, но это дало многое. Мы с дочерью узнали природу Южного Урала. С нами ничего плохого не случилось ни разу, хотя опасности были. Те, кто хотя бы раз сплавлялся весной, знает об этом. Я могла проораться и петь песни сколько угодно, никто меня не ругал. Я узнала, что туристы - это совсем не те "правильные"  или неправильные ребятки, которых я видела раньше. Это очень хорошие и интересные люди, каждый интересен по-своему и достоин целого романа или хотя бы сказки. Некоторые из них стали моими близкими друзьями. Я смогла стать рекой и горой, рассветом и закатом, увидела небо без проводов. Также смогла немного рассмотреть людей из глухой глубинки, ведь нам все же приходилось останавливаться в многодневных переходах в богом забытых деревнях. Я сочиняла фантастические сказки о горах-львах, но пока спящих горах. Но никогда никому о них не рассказывала, кроме своей дочери, конечно. Я называла моего Малыша капитаном дальних плаваний и сталкером, так поддерживала его и себя. Мы много ругались, но, даже ругаясь, научили друг друга многому.  Мы очень ругались с его папенькой, но и ему я благодарна хотя бы за то, что он сильно не сопротивлялся и особо-то не мешал нам.

            Все хорошо, но одна мелочь не дает мне покоя. Недоработочка получилась. Когда я забирала свои документы, то заметила-таки, что той самой расписки о том, что он отдает мне квартиру, не было. Исчезла. Мне квартира была совсем не нужна, ведь мы с Дунькой уже переехали в новые хоромы. Но я, вредная баба, задала об этом вопрос  Малышу. Он сделал очень честные глаза и ответил, что не помнит об этом. Какая-такая расписка? Да, если бы она даже когда-то была, то все равно не имела бы юридической силы. Так что "был ли мальчик? " - это еще тот вопрос. И так далее. Немножко лишнего суетился, не надо бы так. Ну, испугался человечек. А вдруг она отнимет чего, тем более расписка имеется?  У нее вон и бандиты знакомые есть. Еще прижмут. Я бы даже это поняла. Видно, он все еще боится тени своего папеньки. 

            Вот такая недоработочка получается. Воланд, к сожалению, был прав: квартирный вопрос испортил людей. Раньше серебряники были, теперь метры. Ну, да ладно, поживем - увидим...  Ерунда все это на самом деле: и метры, и серебряники. Надеюсь, папенькины гены все же не сработают. Даже витражи разбил и выкинул его папенька: "а вдруг наколдовала чего, эта ведьма белая?" Слыхала я от знакомых, что Малыш сначала строительством занялся, а потом снова в науку вернулся. Все верно, но трудно ему теперь будет… Без Красоты. Сам испугался, сам отказался. Та, которая была далека от тебя, ушла еще дальше. Напоследок я ему все-таки сказала, хотя сама не поняла, откуда это выплыло, ведь я никогда не сочиняла стихи: 

                                   Когда ты станешь великаном,

                                   Тогда я вспомню о тебе.

                                   Я – снова стану океаном,

                                   Тогда ты вспомнишь обо мне.

            - Слышь, мать. Я уже скоро лопну. Да, и поесть охота. Мы уже пять часов пилим без остановок. Совесть-то поимей.  Даже песен не поешь. Давай остановимся? Отдохнем хоть чуток.

            - Хозяин-барин, дорогой. Мне-то что, лишь бы вам хорошо было. А вот  как раз и поляночка симпатичная. Ух, ты! И даже дубок посередине. Как в сказке.

             Мы свернули с дороги  и вывалились из машины. Потому что спина затекла и ноги были, как ватные. Водила он не хилый, но не до такой же степени. Мы так устали сидеть в машине, что сразу свалились в траву. И опять сели! Странное дело, люди устают от сидения, а через короткое время опять садятся. Говорят, в ногах правды нет. А где же она тогда?

            Я вытащила пакет с едой и повесила его на сук. Чтобы мышки не пролезли, пока мы свои бока разминаем, да налево-направо ходим.

            Муж смотрел-смотрел на дуб, потом растянул свое могучее тело на траве и давай орать на весь лес:

                        Растет дуб,

                        На дубе сук,

                        На суке сумка,

                        В сумке зайцы,

                        У зайцев яйцы,

                        В яйцах смерть!

            - Страна моя Пошляндия! Еще и стихами. Теперь как есть будем, у нас ведь только яйцы, да еще вороньи.

            - Вороньи так вороньи, жареные я все равно не люблю. Давай, мать, мечи на стол-самодранку все, что есть. А я пока по карте посмотрю, много ли нам осталось и где ближайшая заправка.

            Он стал рассматривать дорожную карту, а я, как верная татарская жена, готовила нехитрую снедь. Краем глаза заметила, что он опять грызет мизинец. Эта привычка у него с детства. Она обозначает только одно - он нервничает. У разных людей разные способы выражения нервозности. Одна моя подруга в детстве сосала большой палец на руке. Палец стал тоньше, чем положено. Она до сих пор делает это, но втихаря. Кто-то дергает себя за ухо, кто-то за другие места. А один дядька, из криминального романа Леонова, вообще меня рассмешил. Он вытягивал губы в трубочку,  и на несколько минут скашивал свои глаза на эту самую трубочку. Я бы этого не перенесла. Так что мизинец - это не страшно. Но что он все-таки там увидел, на этой карте? А может, ему тоже сон какой приснился? Да нет, ему сны не снятся. Тогда что с ним? Но задавать вопрос напрямую было неудобно. А если на работе что случилось, тогда он точно не скажет. Будет молчать как партизан. Через некоторое время он все-таки закрыл дорожную карту,  и мы смогли немного поесть. Хорошо, что он умеет насыщаться малым количеством еды. Во многих семьях еда стоит на первом месте. Видимо, страх остаться голодным - самый старинный из страхов человека. Нам повезло - мы ели мало, но очень качественно. Мясных блюд избегали. И не потому что вегетарианцы, а просто было чувство отравления после мяса. Хотя иногда шашлык ели с удовольствием.

            - Мать, ты бы спела что-нибудь, чтоб душа раскрылась, а потом, в конце песни, закрылась...

            - Ну, ты и нахал! Прямо как алкоголик, которого накормили, напоили, а он заявляет: "А поговорить!". Да и просить надо было до еды, а не после. Я на сытый желудок петь не люблю, сам знаешь. "Я бы спела бы, да не хочется, я сплясала бы, да запал не тот..."

            - Ага! Выходит, не дураки были короли! Не зря они своих придворных поэтов да художников недокармливали, все больше голодными держали? Это чтоб они лучше пели да рисовали, да? И правильно. Ну, что на сытый желудок споешь? Только прохрюкаешь чего-нибудь. Значит, выходит, что если песни петь, так только на голодный желудок?

             - Не всегда. Если солдаты поют, то лучше на сытый желудок. Если про тоску-печаль - то на голодный. А про любовь ... Тут совсем немного нужно поесть. Чтобы не сытый и не голодный.

            - Н-да-а, интересно девки пляшут, по четыре штуки в ряд... А на самом деле, почему ты так редко поешь? У тебя же здорово получается.

            - Тут такая история странная. В далеком детстве я так хотела петь, что готова была сама платить, лишь бы слушали! И пела! Перед строителями на ближайшей стройке, перед детьми. Даже танцевала. Каких я только танцев не знала! Но петь хотелось больше, это точно. Даже один раз перед пьяными избирателями в агитпункте выступала. Представляешь, какая картина была? Сидят на стульях после выборов пьяные тетки и дядьки, а я, счастливая такая третьеклассница, на сцене стою.  Баянист играет мне, косой был ужасно и тоже пьяный. А я самозабвенно пою о горькой любви: "Все подружки по парам, в темноте разошлися, только я одинока..." и так далее. Тетки платочками слезы вытирают, морды у них красные, прически высоченные, а сами всхлипывают. Ну, я и радуюсь, пою, да громко так. А тут мать моя, она ж учительница известная, заходит в агитпункт. Она меня искала, оказывается, везде зачем-то. Дети ей и сказали, где я. Она, как увидела этот ужас, так схватила меня за шиворот, еще и поругаться успела со всеми, и домой отволокла за шкирку. Дома врезала по всей программе. Убила во мне великую певицу, да не до конца видать. Я все равно песни орала, даже если лупили меня. Хоть стоя, хоть лежа, хоть вниз головой, хоть на морозе могла петь, и ничего с моим голосом не случалось. Тогда мама педагогический прием применила. Как только я начинала петь, так она меня в погребе закрывала.  Мы на первом этаже жили, под нами погреб был для картошки, это мы с отцом вырыли, поглубже чтобы. Вот она меня туда и загоняла, чтобы не оглохнуть от моего голоса. Голос-то ой-ей какой сильный был, и слух тоже хороший. Вот сижу я в погребе, а она говорит, чтобы я заодно с песнями своими дурацкими картошку перебирала. А я еще громче пою: "К чаму ж я не сокил, к чаму ж не летаю!". Соседи на скамеечке слышат мой голос и ничего понять не могут, откуда звуки эти. А мать им говорит, что это она меня воспитывает так. Ничего у нее не вышло, только я немножко тише стала петь, потому что как запою - так сразу картошку перебирать или еще что. Тогда они меня в музыкальную школу отдали, на баяне играть. А мне стыдно было, что на баяне, я же девочка, а не мальчик!  Мне бы аккордеон, да куда там, денег же мало. Вот мечта была! Про аккордеон. Но я и на баяне хорошо играла, особенно русские песни. Так научилась музыку слушать и потихоньку петь. Дальше слушай. Все-таки прорвалось это во мне, но в тридцать лет, когда спорт совсем забросила почти, только в  игры спортивные играла после работы. Я стала в ансамбле петь, в НИИ, в художественной самодеятельности, баллады всякие. Хорошо получалось. Но муж мой, он пил тогда уже, пришел как-то втихаря на один концерт, потом отлупил меня. У него, видишь ли, сердце на концерте заболело из-за моей баллады! А я виновата? Домой пришла, радостная такая, а он меня прямо с порога букетом роз отлупцевал, по лицу. Вот сижу я, и смеюсь и плачу, шипы вытаскиваю, да думаю при этом: "Зачем мне это?  песни петь? Это ведь очень трудно, иногда похуже чем лопатой махать, да и не угодишь всем. Они захотят - придут, захотят - нет. А мы готовимся, тужимся чего-то. Все равно такой как Пугачева не стану. Она одна такая. Да, и музыканты меня не больно то любят, говорят, что трудно им со мной, ритм у меня неточный, нестандартный, что ли". Вот и бросила это дело. С тех пор, как громко запою, так картошка склизлая перед глазами или вспоминаю, как шипы из лица вытаскивала.

            - Ты бы все равно это дело забросила куда подальше, не тот у тебя склад, чтобы людям угождать, это точно. Или с администраторами разругалась бы... А татарские песни откуда знаешь?

            - Бабушка пела когда-то, вот и запомнила. Детская память цепкая. Она еще и молилась по-арабски на коврике по утрам, очень искренне так, о чем-то просила, а я подслушивала. Ничего не понимала, конечно, но мне нравилось, язык красивый и певучий... 

            - Н-да-а...

            А сам мизинец продолжает грызть. Мы полезли в автомобиль, и там я все-таки взяла в руки карту. Открыла нужную страницу. Мой взгляд сразу же споткнулся на названии одной небольшой деревушки. Мы привыкли обводить кружочком те места, где были хотя бы раз. Имя этой деревни случайно было обведено более ярким фломастером.

Далее